– От тебя в моем сердце нет тайн, – утыкается она холодным носом в его шею, и они сплетаются руками и ногами, подобно двум змеям. – Но эту я должна была сохранить, ведь принадлежала она не мне.
Они замолкают, и Хакон привычно пропускает сквозь пальцы ее волосы, пока дыхание Рен медленно замедляется, погружая конунгову дочь в сон. К чему споры, если ими ничего не изменить? Он уже здесь, несущий за собой тревогу и смерть, и именно Ренэйст указала ему дорогу. Остается лишь смириться, принять поступок возлюбленной и спать, положив щит на грудь. Никогда не будет к Витарру доверия, никому не будет рядом с ним покоя. Но ведь именно Хакон взывал к благоразумию конунга там, на палубе, едва сына его выволокли из бочки.
Впервые Хакон встретил Витарра в ту ночь, когда конунг привез его в Чертог Зимы. Тогда он ничего не знал и провел с мальчишкой все время, пока о нем не вспомнили. Конунг тогда очень разозлился, увидев их посреди двора, машущих палками и изображающих отважных воинов. Он начал кричать на них, и когда Хакон, принявший злость правителя на себя, обернулся, то Витарра уже не было рядом; о его присутствии говорила лишь брошенная палка и следы на снегу. Именно тогда Ганнар Покоритель велел ему держаться подальше от Братоубийцы. С тех пор Хакон никогда не вспоминал о том, кем Витарр был тогда на самом деле.
Ребенком, воображающим, словно бы палка в его руках – легендарный меч, которым Сигурд сразил ужасного Фафнира.
Долгие ночи длится их плаванье, и невольно в сердца молодых воинов закрадывается страх, что плывут они по кругу. Но мертвые звезды все так же остаются на своих местах, и по их расположению легко можно было понять, что драккары не меняют курс. Однообразие, коим сопровождается плавание, накрывает их душным облаком, и многие уже жалеют, что отправились в него. За это они боролись? Ради этого рисковали жизнями? Самым запоминающимся событием можно назвать лишь тот миг, когда над головами их плясали Небесные Огни, а Витарра Братоубийцу вывалили из бочки с рыбой. Опытные воины лишь посмеиваются над ними, называют нетерпеливыми щенками, а им уже худо от этого ночного неба и бескрайнего океана. Нет в них огня, нет жажды новых земель. Откуда им взяться, если даже не веришь в то, что непременно куда-то попадешь? Земля, греющаяся под светом Южной Луны, начинает казаться глупой сказкой.
Все меняется, когда небо над их головами начинает светлеть.
Чем светлее становится небосвод, тем сильнее разгорается пламя в их душах. Луннорожденные, оказавшиеся в плаванье впервые, запрокидывают головы и смотрят в небо с надеждой. Их взбудораженность передается более опытным морякам вместе с осознанием, что скоро будет пройдена половина пути. По велению конунга открывают бочки с тюленьим жиром, который дети Луны наносят на открытые свои лица и кисти рук. Вцепившись в весло, Ренэйст морщится от ужасного запаха, пока Хакон, загребая жир кончиками пальцев, втирает его в ее кожу.
– Для чего это? – недовольно бурчит она.
– Чтобы Южная Луна не ранила тебя.
– Разве она может меня ранить?
– В этом мире, – говорит он, – все может ранить.
Она больше ничего не спрашивает и позволяет ему продолжить.
Когда Южная Луна впервые предстает перед ними, Рен одолевают восторг и ужас. Пылающее огненное око виднеется на горизонте, и небо разделяется надвое, являя два совершенно разных мира. Она не знает, что ожидать от того, другого и совсем неизвестного. В перерывах между греблей Волчица тихо беседует об этом со своим побратимом, и Ове делится схожими переживаниями. Лишь Ньял становится все более взбудораженным с каждой милей, на которую они приближаются к Солнцу. Олафсон словно бы готов грести без отдыха, если это позволит как можно скорее достичь южных берегов. Иногда Рена слышит, как он бормочет проклятия, прося богов как можно скорее закончить долгий их путь.
Но Небесные Огни и Солнце не единственное, что удивляет их в этом плаванье. Едва они достигают границы между Зимой и Летом, взглядам их предстает земля, замершая между двумя мирами. Ренэйст взбирается на форштевень, рассматривая горы и прибрежные земли, поровну освещенные лучами двух светил, замерших на небосводе. Где-то там, за хребтом земли, виднеется золотая долина, но она не выглядит, как пшеничное поле, которое Ренэйст видела однажды в Солнечном Доме. Место это не похоже ни на одно, что являлось ей даже в самых безумных снах, и внушает оно страх и восхищение.
– Что это, во имя Фрейи, такое? – спрашивает она.
– Земля Заката, – отвечает Витарр. Он стоит, облокотившись на форштевень плечом, и смотрит на далекий берег, слегка нахмурив брови. – Ничейная земля. Говорят, где-то в ее глубинах, под охраной гор, остались города, но этого никто точно не знает.
– Если на этой земле есть города, разве не должны их корабли проходить мимо наших берегов?
– Кто знает? – Мужчина запрокидывает голову, переведя взгляд на сестру. – Вряд ли их корабли настолько хороши, чтобы пройти сквозь наши льды. Да и для чего им это может понадобиться? Эта земля проклята, даже боги не любят ее, раз поделили поровну, а не стремились забрать себе. Если есть на ней люди, то пусть они остаются в своих городах. Им даже мертвые боги не рады.
Таинственная Закатная земля не дает ей покоя, и Рена провожает материк взглядом до того момента, пока он не исчезает за горизонтом. После этого вниманием воительницы полностью завладевает Солнце. Горячая Южная Луна обжигает лицо своими лучами, чье прикосновение схоже с уколом множества крошечных игл. Тюлений жир защищает кожу северян, не привыкшую к этим лучам, от ожогов, и вскоре даже запах его не кажется столь ужасным.
Вот только при свете Южной Луны все становится иным. Ренэйст с интересом рассматривает поверхность драккара, воду под их веслами и даже собственные волосы, кажущиеся ей чужими. Каждый шрам отныне виден ей на лице возлюбленного, и оттого кажется он еще прекраснее. Хакон смеется, когда она говорит ему об этом, и тянется за поцелуем, но Рен не позволяет ему этого, не желая чувствовать на своих губах вкус тюленьего жира.
Волнение охватывает каждого, придает силы и заставляет желать как можно скорее ступить на чужую землю. Ренэйст чувствует, как вскипает в ее венах кровь, и сильнее налегает на весла, представляя, как возьмет свое первое поселение солнцерожденных. Они привезут домой множество рабов, древесины и пищи, и больше не будут знать горя. Едва вернутся они на родную землю, жизнь ее изменится, и только ожиданием этого мига полнятся ее думы. Сможет назвать она себя женой Хакона, и никто больше не сможет их разлучить. Хакон станет конунгом после ее отца, и Ренэйст сможет вдохнуть полной грудью.
Но для детей Луны плаванье под Солнцем – настоящее испытание. Снимают они тяжелые свои меха, блестит пот на крепких мужских плечах, покрытых татуировками, в то время как конунговой дочери приходится ограничиваться хлопковой просторной рубахой. С завистью смотрит она, как мужи, свесившись за борт, набирают ведра теплой морской воды, обливаясь ею, спасаясь от жары. Ренэйст опускает в морское молоко голову и стоит так до тех пор, пока нутро не начинает жечь огнем. Кажется это единственным спасением от ужасной жары, и Волчица сейчас с удовольствием прыгнула бы нагишом в колючий снег, если бы только это могло спасти ее от этого жара.
Восторг, обуявший их при появлении незнакомого берега, погибает так же быстро, как и появляется. Все реже разговаривают молодые воины между собой, обсуждая, кто чего ждет от чужой земли. Множество мыслей было у них, да боялись, что так и останется это лишь думой. Видит Ренэйст брата своего, стоящего на форштевне корабля, глядящего за горизонт, и думает, что именно Витарр больше всех понадеялся на этот набег. Неужели таким и будет его шанс вернуть себе отцовскую благосклонность? Сколько еще должны провести они вдали от берега, чтобы получить хоть малейшую награду за свои труды?
– Я устала, – тихо говорит она.
Хакон стоит на коленях за ее спиной и плетет возлюбленной крепкие косы, чтобы было не так жарко в лучах Южной Луны. Он кривит губы в усмешке, заслышав ее слова, и поворачивает голову, глядя на ему одному известные ориентиры. Рен скашивает на него взгляд, но ответа не требует; все равно не скажет. Подле ног ее лежит Ове, устало прикрыв лицо руками, и грудь его опадает в такт тяжелому дыханию. Хуже остальных переносит Товесон зной Юга, еще более болезненным начинает он казаться, и Ренэйст не на шутку волнуется о его самочувствии, пальцами перебирая белые волосы Ове, так напоминающие снега их родного Севера.